Легенда о великом инквизиторе и масонская философия
Зодческая работа Брата В., Достопочтенная Ложа «Изида и Озирис», №17
– «…. Я должен тебе сделать одно признание, — начал Иван: — я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. Я читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный рот его. Я убежден, что он сделал это с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимьи. Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое – пропала любовь».
Легенда о великом инквизиторе является одним из самых загадочных фрагментов русской литературы девятнадцатого века. Ее рассказывает жесткий, умный, реалистичный человек Иван Карамазов своему младшему брату — Алеше Карамазову, юноше, который обладает чистой, искренней и светлой религиозностью.
Я не могу не напомнить основные узлы этой большой (более чем пятнадцать книжных страниц легенды) для того чтобы перейти к попытке ее осмысления.
Действие легенды происходит в шестнадцатом столетии. Пятнадцать веков уже минуло тому, как Христос дал обетование прийти в царствие своем… Но человечество ждет его с прежнею верой и с прежним умилением . О, с большею даже верой ибо пятнадцать веков уже минуло с тех пор как прекратились чудеса.
И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу, мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Он снисходит на «стогны жаркие» южного города, города как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном аутодофе» в присутствии короля, двора, придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть ли не целая сотня еретиков к вящей славе господней.
Его узнают… Он совершает множество чудес. И воскрешает из гроба семилетнюю девочку, дочь знатного горожанина… А в эту минуту проходит по площади сам кардинал великий инквизитор, девяностолетний старик. Он все видит, он видит как воскресла девица, он все видит и лицо его омрачается. Он велит стражам взять его.
Ночью инквизитор приходит к своему пленнику. Он не сомневается в том, кто перед ним. Инквизитор знает ответ. «Имеешь ли ты право, спрашивает он, возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? – Нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле».
Инквизитор ставит в заслугу себе, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы люди стали счастливыми.
«Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, — продолжал старик, — великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы искушал тебя. Так ли это? И можно ли было сказать, что-нибудь истиннее того, что он смог возвести тебе в трех вопросах, и что ты отверг, и что в книгах было названо «искушениями»?
Вспомни первый вопрос, хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы… А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и непослушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку твою и прекратятся хлебы твои».
Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами науки, что преступления нет, и нет и греха, а есть только голодные? Никакая наука не даст им хлеба, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам «Лучше поработите, но накормите нас». Или тебе дороги лишь десятки великих и сильных, а остальные миллионы, много численные как песок морской слабых, но любящих тебя должны лишь послужить материалом для великих и сильных?
Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец и они станут послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы во главе их согласились выносить свободу и над ними господствовать — так ужасно им станет наконец быть свободными! Но мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы обманем их опять, ибо тебя уже не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать.
А в первом вопросе заключалась великая тайна мира. Сотворив хлебы, ты бы ответил на вековой вопрос: перед кем приклониться? Человек ищет преклониться перед тем, что бесспорно. Столь бесспорно, что чтобы все люди разом согласились на всеобщее перед ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий в том, только состоит чтобы сыскать то, чтобы найти такое, чтобы уверовали в него непременно все и преклонились перед ним непременно все вместе.
Есть три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков для их счастия – тайна, чудо, авторитет.
Ты отверг и то и другое и третье. Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать, сын ли божий, то бросайся вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда сын ли ты божий?» Ты отказался от чуда, чтобы не искушать господа.
Но так ли создана природа человеческая, чтобы отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных основных и душевных вопросов оставаться лишь со свободным решением своего сердца?
«Мы исправили подвиг твой, — продолжил великий инквизитор, — мы основали его на тайне, чуде и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели, наконец, как стадо и с сердец их снят, столь страшный дар свободы, принесший им столько муки». Я не скрою от тебя тайну нашу. Мы не с тобой, а с ним. Вот наша тайна. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг как последний дар, который он предлагал тебе, показав все царствия земные. Мы взяли от него Рим и меч кесаря. И объявили лишь себя царями земными, хотя доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, это дело лишь в начале, но оно началось. Приняв этот третий и последний совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле. То есть перед кем приклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться, наконец, всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мученье людей.
Мы дадим им тихое смиренное счастье. Счастье слабосильных существ, какими они созданы. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься в страхе, как птенцы к наседке. Да, мы заставим их работать. Но в свободные от труда часы мы устроим их жизнь как детскую игру. С детскими песнями, с хором, с невинными плясками. Мы разрешим им грех. Они слабы и бессильны и будут любить нас как дети за то, что мы разрешили им грешить. И не будет у них никаких от нас тайн. Самые мучительные тайны их совести, все-все понесут они нам, и мы все разрешим. И поверят они решению нашему радостно, потому что избавит оно их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного.
И все будут счастливы. Кроме сотен тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будут тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое. И за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградою небесною и вечною.
…
Завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к твоему костру, на котором я сожгу тебя за то, что ты пришел нам мешать. Ибо если был, кто более всех заслужил наш костер, то это ты. Dixi!”
Вслед за этим следует маленький диалог. Ивана и Алеши. Иван говорит: «Мне мерещится, что даже у масонов есть что-нибудь вроде этой же тайны в основе их и что потому католики так и ненавидят масонов, что видят в них конкурентов, раздробление единства идеи, тогда как должно быть одно стадо и один пастырь.
¬- Ты может быть сам, масон, — вырвалось вдруг у Алеши.
…
Я абсолютно убежден, что пересказанным мною отрывком романа «братья Карамазовы», точнее его превратным пониманием, нанесено масонству в России вреда больше, чем всех писаниях Нилуса, Воробьевского, Платонова и иже с ними вместе взятых. Вольный каменщик не должен уходить от внутреннего осмысления вопросов, заданных этой легендой.
Обратимся в понимании истинного смысла масонства к нашим самым фундаментальным ритуалам. Цель ордена, как она раскрывается в символических градусах, заключается в построении храма человеческого духа, что возможно лишь в вере и в преданности. Мы помним, что в любом человеческом намерении есть доля любопытства своекорыстия. Этому нас учат наставления первого градуса. Мы знаем, что у истоков многих больших дел лежит трагедия. Она лежит и у истоков ордена. Этому учит нас ритуал третьего градуса. Так уж устроен мир.
Если попытаться принять слова, сказанные великим инквизитором, за концентрированное выражение идеологии и ценностей масонства, я, прежде всего, не могу найти объяснение вечного стремления ордена к раскрытию человеческой свободы. Для меня совершенно очевидно, что идея свободного человека, его духовного выбора, является важнейшей идеей ордена. Она соответствует всем традициям и ландмаркам, она не противоречит утверждениям никаких из известных мне надстроек над символическим масонством.
Если предположить, что устами Великого инквизитора говорил масон, я не могу найти объяснение идее бессмертия души. Тогда в традиции не было бы нужды и необходимости в признании существования Великого строителя Вселенной. Если бы великий инквизитор был масоном, братство не верило бы в жизнь после смерти и – не было бы смысла в прощальных ритуалах.
Если бы масонство было изначально организацией избранных, организацией элитарной и по настоящему закрытой, то как случилось, что все великие ложи раскрывают свои двери перед любым ищущим света, по большому счету требуя от него всего лишь так немного – быть свободным и добрых нравов?
Если бы руководители ордена несли в своих сердцах мрачную тайну и жизнь их протекала бы постоянно под трагической ношей угнетающей ответственности, то почему высшие посвященные и подлинные авторитеты ордена, которых уже нет с нами, многократно заповедовали нам «Грустный масон – не масон».
Любые ритуалы и писаные тексты, какими бы они не были, можно понимать разнообразно, расставляя акценты самым многочисленными способами образом. Поэтому главным критерием все же является дух традиции. А дух традиции, с которым мы сталкиваемся, не оставляет сомнений: масонству в лучших его проявлениях свойственно искреннее, открытое человеческое общение, взаимная братская помощь, а главное, умение прощать своих врагов.
Будем честны, не вмешиваясь прямо в политику, масонство уже самим фактом своего существования оказывает влияние на многие социальные процессы. Но никогда это не происходило по какому-то заранее составленному плану или во исполнение чьего-то завета. Это происходило само собой разумеющимся образом, когда внутренние принципы ордена проецировались на профанскую жизнь.
Любой посвященный знает, что орден не имеет единого руководящего центра. (В отличие, например, от католической церкви). Без единого координирующего центра невозможно реализовывать во всемирных масштабах сколько-нибудь любой сложный план. Таким образом, орден может только проецировать в мир какие-то наиболее общие принципы. А они общеизвестны. И практически тождественны общегуманистическим идеалам.
Другое дело, что масонскому методу свойственен реализм. Реализм иногда, граничащий с цинизмом. Но такова участь любого узкого духовного пути, отодвигать профанские заблуждения и предрассудки, даже если эти заблуждения и предрассудки носят всеобщий характер.
…Есть такой литературный жанр – новелла. Он отличается от рассказа следующим. В рассказе наибольшее значение имеют развернутые описательные характеристики, словесная фактура повествования. А в новелле – сюжет. Он построен на ситуативных антитезах и резких переходах между ними. Новела литературное произведение с зачастую совершенно неожиданным концом.
Федор Михайлович Достоевский вложил легенду о Великом инквизиторе в уста Ивана Карамазова. Слово легенда смущает читателя. На самом деле это новелла, встроенная в роман. Ее завершение меняет представление как и об образе Ивана, так и о великом инквизиторе. Так и о том, что же все-таки имел в тайниках души по поводу братства Федор Достоевский.
Я приведу десять строчек окончания легенды. Они обычно забываются после первого прочтения. И, тем не менее, это часть книги. Это строки превращают рассказ в новеллу. Они приводят меня к убеждению, что я хотел бы видеть Ивана Карамазова одним из своих братьев. И если бы знал такого человека, то без всяких внутренних колебаний рекомендовал бы его в орден. Обращу внимание только на то, что Иван предварил окончание легенды словами о том, что именно таким ему хотелось бы видеть ее конец. Реализм и горечь жизненного опыта лишили веры, в то, что только такое окончание истории единственно возможно.
Когда инквизитор умолк, то некоторое время ждал, что пленник ему ответит. Ему было тяжело его молчание. Он видел как узник слушал, глядя в глаза проникновенно и тихо, глядя в глаза и не желая ничего возражать. Старику хотелось бы чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы горькое и страшное. Но вот он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в бескровные, девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его. Он идет к двери и отворяет ее и говорит ему: «Ступай и не приходи более. Не приходи вовсе… никогда… никогда…» И выпускает его «на темные стогна града». Пленник уходит.
По замыслу великого знатока человеческих душ Достоевского роман «Братья Карамазовы» должен был иметь третий том. По свидетельствам Суворина, Смирновой, Тюменева, Петерсена том этот должен был быть посвящен «раннему человеколюбцу» Алеше Карамазову. Суворин пишет: «Он хотел провести его через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили». Суворин писал: «из кое-каких слухов о дальнейшем содержании романа «Братья Карамазовы» могу сказать… Алексей делается со временем сельским учителей и под влиянием каких-то, особых психических процессов, происходящих в его душе доходит даже до мысли о цареубийстве».
Третий том «Братьев Карамазовых никогда не был написан. (Достоевский не успел. Он умер за 40 дней до убийства Александра Второго.) Мне жаль, что третьего тома нет. Русской литературе не хватает великой идеи о том, что слепая вера, без познания добра и зла, без греха и раскаяния подвержена самым страшным искушениям и духовным катастрофам. Потому что детская непорочность таит в себе опасность слепого срыва.
Легенда о великом инквизиторе – отражение сложности жизни. Это отблеск света знания, который Иван Карамазов хотел пролить Алеше в душу. Но не уберег младшего брата.
Да убережет нас наше знание и масонский свет истины в наших трудах. Я сказал.
