Бр. Дидье Лаг:.
Молчание… Что за забавное слово — молчание! Сколь необычен тот факт, что слово «молчание», без сомнения, звук, как сказал Батай.
Мы прекрасно знаем, что молчание длится до тех пор, пока мы не начинаем говорить о нем. И лучший способ говорить о молчании — это не говорить о нём вовсе.
Но я должен говорить, чтобы рассказать о различных аспектах этого многозначного слова: молчание, когда мы одни; молчание, когда мы с кем-то; молчание и его противоположность — речь.
Эти различные аспекты слова «молчание» происходят из его определения. По сути, молчание не определяется тем, чем оно является, а скорее наоборот — чем оно не является: Молчание — это отсутствие, нехватка чего-то. Маргарита Дюрас как-то сказала, что молчание — это слово-дыра или отсутствие слова. И это отсутствие приводит в замешательство.
Кроме этого странного определения, если вы заглянете в словари, вы увидите, что в них не описывается природа молчания, скорее описываются обстоятельства, в которых оно проявляется.
Я пойду тем же путем и расскажу о своих встречах с молчанием.
Впервые Ученик сталкивается с молчанием во время опроса под повязкой, когда кандидат вводится в Храм. Он молчалив, ослеплен, погружен во тьму: ни шума, ни слова, ни образа, ни света, ни знака. И вот встреча начинается всего лишь с нескольких слов, которые тонут в густой тишине.
В жизни масона бывают и еще более тихие встречи. Таково открытие работ, когда хочется быть вдали от городского шума, от суеты современной жизни, в спокойной и мирной тишине ложи: свет мягок, церемониальные действия происходят во внимательном молчании присутствующих на собрании, они перемежаются короткими ритуальными фразами — эта тишина успокаивает, умиротворяет нас своим ритуальным и сакральным аспектом. Она позволяет нам вознести свой разум и дух.
Да, тишина дает нам покой, умиротворение и все мы можем припомнить это клише, связанное со счастьем — мирный образ деревеньки у реки. Но тишина может быть и обманчивой, фальшивой, и иногда трудно однозначно трактовать её.
Я хотел бы привести одно стихотворение:
СПЯЩИЙ ПОСРЕДИ ДОЛИНЫ. Артюр Рембо.
Среди зелёных трав ручей, как песня, льётся,
Напялив на себя лохмотья серебра.
И, брызжа пеной, солнце горное смеётся —
Свой на долину свет льёт, словно из ведра.
В голубизне цветов купая свой затылок,
Без шлема, рот раскрыв, тут ратник молодой
Уснул под облаком, утратив трепет жилок
И свет, вспорхнувший птицей золотой.
Сверкает гладиолус у коленей,
А лик по-детски полон озарений:
Они подводят жизни всей итог.
Он спит, но ничего ему не снится.
Из двух отверстий кровь слегка сочится,
Где пулями прострелен правый бок.
Здесь тишина кажется спокойной, мирной, на за этим миролюбием таится смерть. Смерть — это отсутствие жизни и такова же тишина, ибо жизнь полна звуков — шелеста листьев, песен птиц, плача ребенка, звуков человеческой деятельности.
И все-таки верно то, что тишина напоминает нам о смерти, о небытии, об изначальном страдании человека, который должен встретиться со своей судьбой, которое можно увидеть даже у детей, которые просыпаются в пугающей ночной тишине; темно, ночь тиха и ребенок ничего не видит и не слышит.
— Бабушка, скажи мне хоть слово, я боюсь, ибо она черна!
— Что тебе с этого слова, коли ты даже не видишь меня?
— Это не важно, когда кто-нибудь говорит, он сотворяет свет.
Эти слова трехлетнего мальчика записаны Фрейдом.
Посвящение в масоны и его тишина также связаны с этим страхом смерти, когда кандидат находится в «кабинете размышления», размышляя о весьма символичных предметах, таких как череп и кости, и все это напоминает ему о том, что все мы смертны, равно как и философское завещание, которое сопроводит нас в нашей смерти в качестве профана. И тишина тоже присутствует там, непреклонная, все более усиливающая эти образы.
Но профан перестает быть ребенком, когда познает цель своих поисков, а молчание становится одним из инструментов, который позволяет ему заглядывать внутрь самого себя, чтобы проделать внутреннюю работу, необходимую для становления масоном. Этот путь указан в надписи VITRIOL, которую мы видим, входя в кабинет размышления: Посети глубины Земли и, очистив себя, ты обретешь Тайный Камень.
Инструмент, символизирующий странствие внутрь себя — линия отвеса, одновременно статичная и динамичная. Она не качается, как маятник, она недвижима. Она молчалива, она тиха. И эта тишина призывает нас предпринять это молчаливое странствие. Но кроме этого бездействия, линия отвеса также находится в динамике, поскольку ее веревка постоянно натянута; линия отвеса состоит из веревки и тяжелого груза, который предотвращает случайные движения, но кроме этого с силой тянет вниз, в направлении земных глубин, словно приглашая проследовать глубже внутрь самих себя.
Кроме этого первого, «одинокого» молчания, Ученик также обязан хранить молчание во время работ, в присутствии других людей. Сейчас я хотел бы поговорить об этом типе молчания.
Проще всего описать тот вид тишины, который проявляется в группе, где новые члены остаются молчаливыми. Каждый из нас хотя бы однажды слышал что-то вроде: «Замолчи, слышишь, ты, новичок, ты все равно ничего не знаешь», ну или, по крайней мере, нам казалось, что мы прочли это в снисходительном взгляде более старого участника того или иного сообщества. Эта прививка молчания — один из основных знаков власти, который можно встретить как в более простых структурах (армия с принципом «молчания по рангу»), так и в более сложных, таких как совет экспертов, в которых человек сначала должен быть признан «одним из них», чтобы получить право говорить, или, по крайней мере, право быть услышанным.
Так же и в масонстве мы видим просьбу оставаться молчаливыми. С моего Посвящения я был признан свободным человеком и мой Досточтимый Мастер попросил меня не преклонять колени перед ним, ибо масоны живут и умирают, стоя прямо, и он поставил меня на один уровень с другими братьями и сестрами Ложи. Но сразу после этого он наложил на меня запрет: ученик приговорен к молчанию. Эти слова поначалу показались мне противоречащими друг другу и я даже воспринял их как наказание.
Эта позиция показалась мне противоречивой, потому что я стал масоном, чтобы говорить, чтобы обмениваться мнениями. Если мы сравним некоторые виды инициации, например посвящение в народных сказках или посвящение у индейских племен, то увидим, что это возрастной переход, когда подросток, открывающий мир, сталкивается с испытанием, которое превращает его во взрослого. В масонстве положение профана немного отличается. Как заметил в своей книге «Масонский символизм» Жан-Пьер Байяр: «Работы аллегорически открываются в полдень и закрываются в полночь, означая, что человек должен достигнуть половины своего пути, середины своей жизни, прежде чем он станет полезным и сможет вступить в масонство».
Таким образом в масонстве Ученик уже не ребенок, но взрослый, сознательный человек, и новопосвященный масон чувствует необходимость поговорить об этом пути.
Если мы продолжим сравнение с ребенком, то когда ребенок начинает говорить ему трудно подобрать слова и ясно выразить то, что он имеет в виду. Но даже если он совершает ошибки, все равно самое большое желание родителя или учителя — увидеть как ребенок говорит. Именно с практикой ребенок обретает способность говорить, которая позволит ему подобрать нужные слова к своим чувствам, импульсам, восприятию жизни, то есть придать форму его мыслям. Кроме того, признание ребенка человеческим существом приходит к нему с умением выражать свои мысли, даже если его слова не являются абсолютной истиной, но они являются выражением его мировосприятия, которое должно уважаться таким, какое оно есть. Так учится ребенок, и Ученик учится подобным образом. Оба должны научиться правильно говорить, используя правильные слова в правильное время, расставляя слова согласно внутренним ощущениям или по их предназначению. И именно через практику, произнося эти слова, даже если они не истинны, они будут прогрессировать на своем пути.
Конечно, иногда, когда мы встречаемся с испытанием, из глубин может подняться страх и молчание может выглядеть как убежище, но это молчание становится поражением, проигрышем. Хорошей метафорой для такого молчания будет известный образ, представляющий трех обезьян: одна закрыла руками глаза, вторая — уши, а третья — рот.
Я также могу описать такое молчание следующим отрывком:
Когда они пришли за коммунистами, я молчал —
я не был коммунистом.
Когда они пришли за социал-демократами, я молчал —
я не был социал-демократом.
Когда они пришли за профсоюзными активистами, я молчал —
я не был членом профсоюза.
Когда они пришли за мной — уже некому было заступиться за меня.
Эти слова были написаны Недермейером в Дахау, в 1942 г.
Дахау! Одно слово, которое выражает молчание, жесткое молчание, тяжелое молчание, которое пронзает наше сердце словно крик ужаса. Я закончу это суждение фразой писателя, посетившего лагерь: «Разве вы не слышите? Не слышите жуткого голоса, вопиющего повсюду в этом месте, который обычно называют «тишина»?
Ибо злодеяние лежит вне пределов языка».
Что произошло с человеком, пережившим эти злодеяния, но оставшимся молчаливым? Сколь много всего может он высказать, но почему он молчит?
Но как человек может выразить смерть человечности, используя лишь слова и предложения? Это парадокс тех, кто стал свидетелем такой смерти и выжил.
Это молчание, которое трудно выразить, это слова, которые трудно услышать, и молчание может быть связано с нашим отказом слушать, нашей неспособности понять. Парадокс в том, что люди, пережив эти злодеяния и не умея рассказать о них, чувствуют себя виноватыми, но жестокость находится вне слов, и не столько они не могут рассказать о зле, сколько мы не желаем слушать. Мы можем также поговорить о молчании больного, аутиста, отвергнутого, бездомного, каждого, кто пережил опыт, отличный от нашего, о котором мы не хотим слышать, поскольку эта речь подорвет нашу уверенность, поскольку правда неудобна для нас. Тогда этот опыт становится непроизносимым, не потому, что говорящий не может найти слов для выражения своих мыслей, но потому, что слушатель отказывает ему в праве говорить.
Но даже если иногда проще промолчать, мы обязаны говорить. Это отрицание молчания можно встретить у многих писателей и философов. Паскаль говорил: «Молчание -величайшее из человеческих страданий. Святые никогда не молчали». Один старый ритуал также обличает молчание в одном из предложений во время закрытия работ: «Дельта покоится во тьме. Братьям и Сестрам остается удалиться на отдых. Они уходят, обязуясь распространить вовне истину, сохраняя тайну труда».
Таким образом мы должны принять слово, свое слово или слово других людей, однако каждое из них будет ограничено тишиной:
Иногда невиданная сила проявляется в человеке, остающимся молчаливым, отстранившимся от изменений, от ограничений, от определений. Каждый раз, когда я говорю, я обязана быть тем, о чем я говорю, я ассоциирую себя не с той, кто я на самом деле, а со своими словами, хотя всегда ощущаю себя за пределами того, что можно выразить речью.
Так о молчании говорила Алиса Шалансет.
Но какие слова мы можем использовать, если современный мир заменил тихую музыку жизни непрекращающимся шумом, где каждый новый инструмент порождает новый шум, где само слово было изменено? За словом, обозначающим активную социальную жизнь, сегодня скрываются слова, связанные с медиа и сетями, плодом современной идеологии коммуникаций, неуместный звук, не соответствующий своему содержимому. Очевидный пример — тирания мобильных телефонов, поскольку совершенно невозможно отключиться даже на минутку, без опасения быть потерянным или упустить важную информацию. Возможность постоянно слышать бессмысленные слова смягчает и успокаивает нас. Как говорил антрополог Давид ле Бретон:
«Вы здесь, вы существуете, пока можете слышать меня, и я существую пока говорю».
Современная речь — это речь, презирающая тишину. На телевидении не бывает пауз, только бесконечный поток слов и музыки, словно стремящийся держать на расстоянии угрозу тишины, которая может научить нас слушать по-настоящему.
Но масону не нужно говорить для того, чтобы существовать, поскольку он уже известен своим братьям и сестрам, что засвидетельствовано в ритуальном ответе на вопрос: «Масон ли ты?».
Можно лишить Ученика слов и его молчание станет методом, помогающим ему понять, что он является масоном вне зависимости от того, что он говорит.
Можно лишить Ученика речи и это станет принудительным и радикальным способом предотвратить использование поверхностных слов и, надеюсь, помочь ему открыть истинное назначение языка.
Лишить Ученика речи значит также позволить ему открыть для себя неспешное выслушивание слов других людей, слов, сотканных из звуков и тишины, которые должны встретиться во внутреннем молчании, чтобы обрести смысл, который придал им оратор. Это качество молчания слушателя, которое позволяет разглядеть размышления собеседника, провести дистанцию между риторикой и реакцией человека. Долг молчания заставляет Ученика успокоить свои импульсы, эмоциональные реакции, чтобы научиться слушать других. Именно так мы учимся оставлять металлы за пределами Храма.
Этот процесс слушания даруется нам ритуалом, связанным с использованием слов: Брат или Сестра, готовые прочитать свою работу, выходят на возвышение и занимают место говорящего. Голос течет сквозь зал Храма и он/она уверены, что речь не будет прервана.
Это дает выступающим власть и спокойную уверенность в том, что у них достаточно времени для рассказа. В обсуждении, которое последует за работой, право говорить предоставляется Смотрителями. Любой Брат или Сестра могут попросить слово лишь трижды, и они не могут обращаться только к говорящему, но лишь ко всей Ложе, о чем свидетельствует фраза: «Досточтимый Мастер и вы, мои Сестры и Братья, во всех ваших степенях и званиях». Это предотвращает болтовню, слишком накаленный обмен мнениями, и позволяет нам слушать и уважать слова человека, представляющего работу.
Также именно тишина работ позволяет сестрам и братьям свободно говорить в ложе. Это требование дважды повторяется в конце работ Первым и Вторым Смотрителем.
Также есть еще несколько моментов, которые я бы назвал магией, когда молчанием можно поделиться. Это молчание после приложенных усилий и пройденных испытаний, когда вновь воцарился мир. Мы встречаемся с этим особенным молчанием в конце наших работ, когда колонны тихи и мы создаем цепь единства. Цепь из мужчин и женщин, объединенных в духе братства вне времени и пространства. Именно из этого единства происходит эгрегор, неощутимый, неопределимый, но существующий.
Такая тишина также может быть описана отрывком, чьего автора я, увы, не помню: когда я слушаю музыку Моцарта, то тишина, следующая за ней — тоже от Моцарта.
Тишина необычна, потому что она не может быть отделена от слушателя и от слова оратора. Когда мы слушаем музыку, тишина придает ей ритм, цвет, дыхание жизни. То же самое относится к словам и предложениям. Тишина дает жизнь речи. Как Ученик, я должен избегать бессмысленных слов, я должен приносить слова в жертву, даже если эта жертва трудна, но она есть часть пути посвящения и я позволю себе заново открыть и Слово, и Молчание.
И теперь, когда эта работа завершена, давайте возвратимся к Тишине.
Я сказал.
